Глава III. Жанна в плену
Жанну взяли в плен 23 мая. Через день об этом стало известно в Париже. Университет откликнулся немедленно. 26 мая он направил бургундскому герцогу письмо, в котором от имени генерального викария инквизитора Франции просил Филиппа передать пленницу церковным властям: она должна предстать пред судом инквизиции, как "сильно подозреваемая во многих отдающих ересью преступлениях". Такая расторопность свидетельствовала о том, что парижские церковники и стоявшие за их спиной англичане давно уже нашли способ расправы с Жанной и ждали лишь, когда им представится для этого случай.
Замысел исходил от англичан. Они ненавидели Жанну и жаждали ее смерти. Но заурядное убийство меньше всего соответствовало их планам. Жанна должна была умереть от руки правосудия, как официально осужденная еретичка и колдунья, пытавшаяся сокрушить с помощью дьявола поставленную богом власть. Только такая смерть могла развенчать ее в глазах религиозных современников. Только казнь по приговору церковного суда могла опорочить все успехи Жанны и прежде всего - коронацию Карла VII, которую общая молва приписывала новоявленной "посланнице небес". Суд над Жанной д'Арк был задуман в качестве средства воздействия на общественное мнение.
Таков был политический заказ оккупантов сотрудничавшим с ними французским церковникам. Те приняли его с готовностью - тем более, что он полностью совпадал с их собственными взглядами на "казус" Жанны. Парижские богословы объявили девушку еретичкой и колдуньей задолго до того, как получили возможность "доказать" это на инквизиционном процессе. Еще летом 1429 г., сразу же после разгрома англичан в долине Луары, в университетских кругах был составлен анонимный трактат, который объяснял недавние победы французов вмешательством дьявола, а Жанну называл его орудием. Теологи, державшие сторону Карла, не остались в долгу. Они ответили сочинениями, в которых доказывали божественный характер миссии Девы. Развернулась богословская полемика, в ходе которой у церковников, связанных с оккупантами, выкристаллизовалась мысль о предании Жанны церковному суду. Ее осуждение стало для Парижского университета делом собственного престижа.
Когда в Париже писали Филиппу Доброму письмо о пленении Жанны, авторы этого письма еще не знали, где и в чьих руках она находится.
Лучник, ссадивший ее с коня перед Компьенским мостом, уступил добычу своему командиру, а тот - командующему бургундским войском в Пикардии Жану Люксембургскому, сьеру де Линьи. Отпрыск знатного рода, давшего некогда Германии императора, а Чехии короля, Жан Люксембургский мнил себя воплощением всех рыцарских доблестей. На деле же это был самый обыкновенный кондотьер, искавший на войне не столько чести, сколько прибыли. Он шумно радовался неожиданной удаче и хотел извлечь из нее все возможное. В сущности ему было безразлично, кто выкупит у него Жанну, лишь бы уплатили хорошую цену.
Из лагеря под Компьенем Жанну перевезли сначала в Нуайон, а оттуда в принадлежавший сьеру де Линьи замок Болье, Там она пробыла до начала августа. Она не могла пожаловаться на жестокое обращение, но ее ни на секунду не оставлял страх за свою дальнейшую судьбу и мучило сознание того, что она бессильна помочь защитникам Компьеня.
Ее оруженосец Луи д'Олон, который был взят в плен вместе с ней, пользовался относительной свободой и передавал ей известия с воли. Как-то раз он пришел с невеселыми новостями:
- Город Компьень, который вы так сильно любите, окажется скоро во власти врагов Франции.
- Нет, этого не произойдет. Все крепости, возвращенные царем небесным при моем содействии благородному королю Карлу, не будут отняты у него. Только бы он сумел защитить их, - ответила Жанна (Q, IV, 35).
Вскоре после этого разговора, о котором нам известно из показаний Луи д'Олона на процессе реабилитации, Жанна пыталась бежать. Ей удалось проскользнуть незамеченной мимо стражника, охранявшего комнату в башне, где она была заключена, и выйти во внутренний двор замка. Но там ее увидел привратник и поднял тревогу.
Когда во время суда ее спросили, почему она решилась бежать, хотя и была уверена, что избавление от плена придет к ней от самого господа бога, Жанна ответила пословицей; "Помогай себе, а бог поможет тебе" (Aide-toi, Dieu t'aidra).
Близость к району военных действий заставила Жана Люксембургского увезти Жанну еще дальше на север. Там, в глубине пикардийских лесов, находился его родовой замок Боревуар - мрачная твердыня с высокой башней, обнесенной несколькими рядами стен. Пленнице отвели помещение в верхнем этаже башни.
Владетельный тюремщик чувствовал себя спокойно: бежать из Боревуара было почти невозможно, да и некуда. Жанна могла отныне надеяться только на помощь со стороны Карла VII.
Напрасные надежды. Ее "милый дофин", ее "благородный король", которому она верила и доброе имя которого она защищала на суде и перед эшафотом так горячо и яростно, как никогда не защищала самое себя, и пальцем не пошевелил для ее спасения. Король Франции не предпринял ни одной попытки спасти Жанну или облегчить ее участь. С этим вынуждены согласиться даже те монархически настроенные историки, которые сделали все возможное, чтобы оправдать поведение Карла.
Обычно они объясняют бездействие французского правительства тем, что любая попытка спасти Жанну была якобы заведомо обречена на неудачу. С их точки зрения, судьба Жанны была предрешена с того самого момента, как девушка попала в плен: бургундцы не продали бы ее никому, кроме англичан, а те ни за что не выпустили бы ее из своих рук.
Но Жанна еще не была во власти англичан. Она находилась в руках Жана Люксембургского, и лишь один человек, кроме него, имел бесспорное право распорядиться ее судьбой. Этим человеком был герцог Бургундский, который в качестве сюзерена Жана Люксембургского мог затребовать пленницу к себе. Он не сделал этого. Филипп предпочел оставить Жанну у своего вассала. Не ответил он и на письмо Парижского университета от 26 мая. Почему? Не потому ли, что сам еще не принял окончательного решения относительно дальнейшей судьбы Жанны?
Проницательный политик, он великолепно понимал все значение разгрома англичан в долине Луары и последовавших за этим разгромом военно-политических успехов Франции. В его глазах дело Англии было безнадежно проигранным, а полная победа Франции представлялась лишь вопросом времени. Блюдя свои интересы, он начал исподволь высвобождаться из английской упряжки. Начиная с лета 1429 г. в политике Филиппа Доброго заметна осторожная тенденция сближения с Францией. Первым шагом в этом направлении было августовское перемирие. Оно оказалось, правда, недолгим, но и после возобновления военных действий дипломатические контакты между Бургундией и Францией не прекращались. Роль посредника взял на себя савойский герцог Амедей.
25 мая 1430 г. - через день после пленения Жанны - Филипп пишет из лагеря под Компьенем письмо Амедею, в котором просит выяснить, насколько серьезны намерения французского правительства начать мирные переговоры. В конце он сообщает о взятии в плен "той, кого они ["арманьяки"] называют Девой". Адресованное герцогу Савойскому, письмо это предназначалось для Карла VII. Его дата и содержание свидетельствовали о том, что Филипп связывал в какой-то мере дальнейшую судьбу пленницы с ответом Карла. Он делал ставку на Жанну в той политической игре, которую намеревался вести со своим кузеном, королем Франции.
Амедей немедленно переслал копию этого письма в Жьен, где находился тогда французский двор. Ответ Карла, датированный 29 июня и также адресованный савойскому герцогу, был весьма уклончивым: король приветствовал стремление своего бургундского кузена к миру, но отказывался вступать с ним в переговоры до тех пор, пока не выяснит мнение принцев крови. О Жанне не было сказано ни слова. [G. Du Fresne de Beaucourt. Histoire de Charles VII, t. II. Paris, 1882, стр. 420-422. ]
Когда посланец Амедея Савойского вручил копию этого ответа Филиппу, тому стало ясно, что если случай и послал ему важный козырь в лице пленной Жанны, то использовать этот козырь в игре с Карлом VII он не может. Французский король ясно давал понять, что он нисколько не заинтересован в судьбе Жанны и не намерен действовать в ее защиту. Как бы отныне ни складывались франко-бургундские отношения, на участь девушки они уже никак повлиять не могли. Филипп мог теперь действовать в другом направлении, начав переговоры с англичанами об условиях продажи им "лотарингской колдуньи".
Эпизод обмена письмами между Филиппом Добрым и Карлом VII в мае-июне 1430 г. не связывался до сих пор с историей Жанны д'Арк. А между тем он имеет к ней самое непосредственное отношение. Как мы только что могли убедиться, французское королевское правительство сознательно пренебрегло возможностью выступить в защиту Жанны перед бургундским двором сразу же после того, как девушка попала в плен.
Не использовало оно и другие возможности, которые существовали уже после того, как Жанна была продана англичанам и предана церковному суду. Можно было попытаться войти в контакт с правительством Англии, чтобы договориться о размене пленных: в руках французов находились Тальбот, Сеффольк и другие английские военачальники. Можно было произвести соответствующие демарши перед папской курией или перед открывшимся весной 1431 г. Базельским церковным собором с тем, чтобы повлиять через эти высшие органы католической церкви на трибунал, судивший Жанну, и добиться смягчения приговора. Короче говоря, перед дипломатией Карла VII открывалось широкое поле деятельности; нужды же в искусных дипломатах король не испытывал. И тем не менее ничего сделано не было.
Безучастная позиция французского короля в деле Жанны д'Арк объясняется вовсе не бесперспективностью заступничества за орлеанскую героиню. Она объясняется нежеланием изменить участь Жанны. Карл VII отступился от самого славного своего "капитана".
Отступилось от Жанны и французское духовенство, причем оно сделало это совершенно открыто. Вскоре после того как Жанна попала в плен, реймсский архиепископ Реньо де Шартр направил прихожанам своей епархии послание, которое было оглашено со многих церковных кафедр. В нем говорилось, что несчастье, случившееся с Девой, произошло исключительно по ее собственной вине, ибо "она не следовала ничьим советам, но всегда поступала по-своему". Жанна была обвинена в гордыне: "Она не сделала того, для чего ее послал господь, но проявила собственную волю" (Q, V, 168, 169).
Французская церковь устами своего главы осудила Жанну еще до того, как ей зачитали приговор инквизиционного трибунала.
Нетрудно понять мотивы, побудившие церковников, державших сторону Карла VII, отречься от той, кого они еще совсем недавно называли возлюбленной дочерью господа. Эти мотивы ясно видны в только что приведенных словах из послания реймсского архиепископа: "она не следовала ничьим советам, но всегда поступала по-своему". Прелаты рассчитывали сделать из Жанны послушное орудие "божьей воли", т. е. своей собственной политики. Используя колоссальный авторитет Жанны в народной среде, они надеялись укрепить с ее помощью позиции церкви. От имени Жанны делались заявления и составлялись документы, к которым она имела весьма отдаленное отношение. Таким документом было, например, письмо чешским повстанцам-гуситам, содержащее призыв к "еретикам" вернуться в лоно католичества и угрозы расправиться с ними, если они не внемлют этому призыву. Вполне возможно, что Жанна даже не знала о существовании этого письма: оригинал его, сохранившийся в архиве канцелярии германского императора Сигизмунда, подписан духовником Жанны, священником Паскарелем, в то время как другие известные нам письма имеют ее подпись (современные исследователи не сомневаются в том, что она подписывала их собственноручно).
Но Жанна разочаровала своих недавних покровителей. Она видела свою миссию в изгнании англичан из Франции, и ей были бесконечно чужды и придворные интриги, в которые ее пытались втянуть, и интересы "высокой" политики церкви. Менее всего подходила она для той роли, которую ей отводила верхушка французского духовенства. Она была бойцом, а не пифией, призванной произносить подсказанные жрецами речи. И чем явственнее убеждались в этом церковники из окружения Карла VII, тем быстрее остывал их первоначальный энтузиазм, уступая место подозрительности и страху.
Особенно встревожило их появление в различных районах Франции культа Орлеанской Девы. История знает немало культов святых, "спущенных сверху" и навязанных народу. В отличие от них культ Жанны д'Арк зародился в самой народной среде. Восхищение ее подвигом, любовь, благодарность - все эти чувства приняли такую естественную в XV в. форму выражения общественного самосознания, как религиозное почитание. Жанне воздавали почести, приличествующие только святой. В честь ее воздвигались алтари и часовни, служились мессы и устраивались процессии. Скульпторы и богомазы придавали ликам святых черты девушки из Домреми. На юге страны, в Перигё, толпы народа слушали проповедь о "великих чудесах, совершенных во Франции заступничеством девы, посланной богом". На севере, в оккупированной бургундцами Пикардии, муниципалитет Аббвиля заключил в тюрьму двух горожан за то, что они произносили по адресу Жанны "бранные речи" (Q, V, 142-145). Свидетельства современников единодушны относительно народных чувств к Жанне. "Все укрепились во мнении, - писал бургундский хронист, - что эта женщина была святым созданием". [G. Сhastellain. Oeuvres, publ. par Kervyn de Lettenhove, t. II. Bruxelles, 1883, стр. 46. ] С ним согласен и немецкий автор: "Народ видел в ней святую" (Q, III, 422).
Вот это-то больше всего и беспокоило верхушку французского духовенства. Церковь оказалась перед перспективой иметь в самое ближайшее время живую святую. Святую, чьи действия она не могла контролировать. Святую, бывшую олицетворением враждебных феодалам общественных сил. А церковь по собственному опыту знала, насколько опасен бывает такой народный святой: пример пражского магистра Яна Гуса был еще слишком свеж в ее памяти. Вот почему, узнав о пленении Жанны, влиятельные церковники не только не выступили в ее защиту, но поспешили дискредитировать героиню в глазах народа.
Жанна была в плену. Она ждала помощи. Но те, кто мог помочь, молчали. Молчал король, который был обязан ей короной. Молчал монсеньор архиепископ Реймсский, которому она вернула епархию. Молчали теологи, писавшие некогда трактаты о божественной миссии Девы. Молчал папа, прекрасно осведомленный о том, что происходило во Франции. Все они были безучастными свидетелями разыгравшейся вскоре трагедии. А в такой ситуации бездействие свидетелей приравнивается к соучастию в преступлении.
Итак, Жанну должны были судить как еретичку. Вначале было неясно, кто ее будет судить. Университет полагал, что Жанна предстанет перед верховным инквизитором Франции и что процесс будет проходить в Париже. Но англичане остановили свой выбор на епископе города Бове - Пьере Кошоне, в пределах епархии которого была схвачена Жанна. Выбор этот был отнюдь не случайным,
Пьер Кошон являл собой законченный тип прелата-политика. Сын виноградаря из Шампани, получивший от предков малоблагозвучную фамилию (по-французски она произносится так же, как и слово "свинья", хотя и пишется иначе), он избрал ту единственную в средние века карьеру, которая позволяла человеку из низов выбраться в верхи, - карьеру священника. Получив образование в Парижском университете, с которым он был тесно связан всю свою жизнь, Кошон легко одолел ступени ученой лестницы. В 1398 г. он стал лиценциатом канонического права, затем магистром искусств (так называлась степень, дававшая ее обладателю право преподавать на младшем факультете, где изучался комплекс предметов, называвшихся "семью свободными искусствами"), а затем доктором теологии. Он был, таким образом, и юристом, и богословом. В 1403 г. Кошона выбрали ректором университета; эту должность, согласно университетскому уставу, он занимал в течение трех месяцев.
Из университета этот умный и честолюбивый человек вынес не только обширные познания в богословии и юриспруденции, но и умение в совершенстве владеть интригой. Расставшись с наукой, Кошон целиком уходит в политику. В 1407 г. он едет в Авиньон в составе делегации, посланной Карлом VI, чтобы принудить "антипапу" Бенедикта XIII отречься от тиары. Вернувшись в Париж, Кошон сразу же оказывается втянутым в распрю между арманьяками и бургундцами. Университет примкнул к бургундцам; Кошон же стал одним из самых рьяных приверженцев Жана Бесстрашного. В сентябре 1413 г. верх взяли арманьяки. Бургундский герцог бежал из Парижа, и Кошон последовал за ним. Его преданность была замечена; в 1415 г. герцог послал Кошона на Констанцский церковный собор в качестве своего представителя.
Вторжение англичан открыло бургундцам дорогу в Париж. В мае 1418 г. герцог вернулся в столицу, и там сразу же оказался Кошон. Хозяин стал регентом королевства, а слуга получил прибыльную должность докладчика Королевского совета. Милости сыпались на него, как из рога изобилия, Кошон получал один церковный бенефиций за другим: он был одновременно капелланом собора в Тулузе и капеллы бургундских герцогов в Дижоне, архидиаконом кафедрального собора в Шартре, каноником (членом президиума епархиального совета) в Реймсе, Шалоне и Бове. Папа Мартин V, избранный Констанцским собором, на котором Кошон играл не последнюю роль, назначил его своим референдарием и хранителем привилегий Парижского университета. Это была поистине блестящая карьера, и чтобы продолжить ее, Кошону недоставало разве что епископского посоха. И в 1420 г. он получил - по ходатайству бургундского герцога - епископство Бовеское, находившееся на оккупированной англичанами территории Иль-де-Франса.
Разумеется, покровители Кошона лишь оплачивали оказанные им услуги. А этих услуг Кошон оказал немало. В распоряжение своим старым хозяевам - бургундцам и новым - англичанам он отдал всего себя: и знания, и незаурядные способности дипломата, и обширные связи в среде высшего духовенства. Ему поручали улаживать сложные внутрицерковные конфликты и вести ответственные переговоры с Римом. Не отказывался он и от чисто светских поручений. В качестве члена университетской делегации он участвовал в переговорах в Труа, завершившихся принятием губительного для Франции плана создания "двуединой" англо-французской монархии.
После смерти Генриха V Кошон продолжал служить регенту Бедфорду. Последний сделал Кошона членом Королевского совета по делам Франции, положив ему годовое жалование в 1000 ливров. Во второй половине 1420-х годов Кошон часто встречался с реймсским архиепископом Реньо де Шартром и вел с ним по поручению Бедфорда тайные переговоры. Встречи прелатов, принадлежавших к враждебным лагерям, никого не могли смутить, так как бовеская епархия подчинялась реймсскому архиепископству. У церкви, как известно, своя иерархия, и ее люди всегда могли договориться друг с другом через линии фронтов.
Вот этот-то шестидесятилетний человек, чье честолюбие не умерили годы, князь церкви, дипломат, богослов и законник, должен был возглавить суд над Жанной д'Арк. Английское правительство знало, на ком остановить свой выбор.
Очередное поручение Кошон принял с откровенной радостью. Прежде всего потому, что удачно проведенный процесс позволял ему достичь заветной цели - стать руанским архиепископом. Это место было вакантно с 1426 г., и многие священники из числа сторонников англичан стремились его занять. Но кардинал Винчестерский, в руках которого находились все нити церковной политики в оккупированных районах, не спешил назвать имя нового пастыря Нормандии: вакансия была приманкой, с помощью которой он подогревал рвение своих агентов. Трудно сказать, было ли дано Кошону какое-либо формальное обещание на этот счет; несомненно, однако, что сам бовеский епископ связывал исход предстоящего процесса со своими планами.
Кроме того, у него были личные причины ненавидеть Жанну. Дважды победы ее армии заставляли его бежать. Первый раз это произошло, когда французское войско заняло Реймс - его родину и излюбленную резиденцию. Кошон бежал в Бове. Но пробыл он там недолго. Современный хронист так рассказывает о последующих событиях: "В 1429 г. город Бове сдался королю Карлу VII. А в этом городе герцог Бургундский поставил епископом некоего парижского доктора по имени мессир Пьер Кошон, самого ревностного сторонника англичан. И вот против его желания горожане Бове отдались под власть французского короля, а названный епископ был вынужден бежать к герцогу Бедфорду". [A. Sarrazin. Pierre Cauchon, juge de Jeanne d'Arc. Paris, 1901, стр. 88. ] Другая хроника сообщает, что вступлению французских отрядов в Бове предшествовало народное восстание, направленное против оккупантов и их ставленника - епископа.
Кошон бежал в Руан. Его земельные владения были конфискованы, а денежные доходы взяты в казну Карла VII. Потеря богатств вновь низвела его на положение платного агента в самом прямом смысле этого слова: жалование, пенсия и случайные платежи вновь стали единственным источником его существования. Легко представить, как ненавидел он Жанну, которую считал главной виновницей постигших его неудач, и как ликовал, когда ему неожиданно представилась возможность свести с ней счеты. Да, английское правительство знало, на ком остановить свой выбор.
Переговоры о продаже Жанны англичанам начались в середине июля и продолжались в течение полутора месяцев. Вел их Кошон, Он предложил от имени Генриха VI 10000 ливров, которые следовало распределить между "совладельцами" Жанны: Филиппом Добрым, Жаном Люксембургским и офицером, уступившим ему пленницу (Т, I, 10). По военным обычаям того времени такой выкуп платился за принца крови, коннетабля (главнокомандующего сухопутными силами Франции), адмирала, маршала или по меньшей мере генерального наместника маршала. Согласившись внести столь крупную сумму за дочь крестьянина, английское правительство официально приравняло Жанну к одной из этих высоких особ.
Это были поистине огромные деньги, и Бедфорд не собирался требовать их из королевской казны. С самого начала предполагалось, что выкупной платеж будет взыскан с населения оккупированной территории: за "арманьякскую ведьму" должны были платить сами французы.
В конце августа стороны пришли к соглашению относительно величины выкупа и распределения его между "совладельцами" пленной. В сентябре послушные воле оккупантов штаты Нормандии вотировали чрезвычайный побор, часть которого (10000 ливров) предназначалась для уплаты выкупа "за Жанну-Деву, отъявленную колдунью и предводительницу войск дофина" (Q, V, 178, 179). Не дожидаясь, пока вся сумма поступит в казначейство, английские финансовые чиновники авансировали ее для передачи представителям бургундского герцога.
Первая часть миссии Кошона была успешно завершена, и епископ поспешил уведомить об этом своих хозяев. "Я видел епископа Бовеского, - вспоминал позже руанский священник Никола де Гупвиль, - когда он отчитывался перед регентом и графом Уорвиком о переговорах по поводу выкупа Жанны. Он не смог скрыть радости и произносил с воодушевлением речи, кои я не мог понять" (Q, II, 325). И не мудрено: мессир Пьер Кошон говорил по-английски.
Жанна сама назвала то чувство, которое овладело ею, когда она узнала, что ее продали англичанам: это была сильная ярость. Не безысходное отчаяние, парализующее волю к сопротивлению, а именно ярость - источник быстрых и решительных действий. Ночью она пыталась бежать...
Когда авторы сочинений, посвященных Жанне д'Арк, подходят к этому эпизоду, в их рассказах часто появляется стандартный набор романтических аксессуаров: разодранные простыни, самодельная веревка, осторожный .спуск по отвесной стене и неизбежный - так хорошо знакомый всем по историческим романам - обрыв веревки. Любителей дешевой романтики приходится разочаровать: ничего подобного в действительности не было. Все произошло проще и трагичнее.
Поручив себя богу и святой Катерине, Жанна выбросилась из окна верхнего этажа башни и упала на плиты замощенного двора. Она чудом осталась жива. Ее подобрали утром - окровавленную и без сознания. Придя в себя, она сказала: "Лучше умереть, чем попасть в руки англичан" (Т, I, 144). Несколько дней она не могла ни есть, ни пить, и прошло немало времени, прежде чем она оправилась и окрепла настолько, что ее можно было передать людям короля.
Позже этот эпизод дал судьям повод обвинить Жанну в смертном грехе - попытке самоубийства. Трижды возвращалось следствие к "прыжку с башни Боревуара", допытываясь о его причинах и замысле, но оно так и не смогло доказать, что здесь имела место попытка подсудимой убить себя. Объяснения Жанны были предельно ясными: "Я сделала это не в безнадежном отчаянии, но в надежде спасти свое тело и пойти на помощь многим славным людям, которым эта помощь была необходима" (Т, I,153).
Она говорила о защитниках Компьеня, тревога за которых нарастала у нее с каждым днем. Эту тревогу не могло заглушить даже известие о бесповоротном решении ее собственной судьбы. Зная это, сторожа-бургундцы развлекались тем, что заводили в ее присутствии разговоры о скором падении Компьеня и участи, ожидающей его население. Что испытывала Жанна, слушая эти разговоры, - об этом можно узнать из протоколов ее позднейших допросов. "Спрошенная о причине, заставившей ее совершить прыжок с башни Боревуара, отвечала, что слышала, как говорили, будто все жители Компьеня, включая семилетних детей, будут преданы огню и мечу. А она предпочла бы умереть, чем пережить такое истребление славных людей. И это было одной из причин" (Т, I, 143, 144).
Ее тревога была напрасной. Защитники крепости на Уазе не только выдержали многомесячную осаду, но и сами перешли в контрнаступление. В конце октября стянутые под стены Компьеня французские отряды - ими командовали Ла Гир, Буссак, Потон де Сантрайль и другие соратники Жанны - нанесли бургундцам сокрушительное поражение. Жан Люксембургский, которому Филипп поручил общее командование (сам герцог еще в августе уехал в Нидерланды), поспешно отошел, оставив всю артиллерию. Развивая успех, французы заняли мосты и переправы на Уазе, что окончательно сделало их хозяевами положения. "Когда эти вести дошли до герцога Бургундского, который находился тогда в Брабанте, - сообщает анонимный хронист, - названный герцог распорядился произвести немедленный набор солдат. Но из этого ничего не вышло, потому что одни не имели лошадей, а у других совсем не было денег". [P. Champion. Guillaume de Flavy, capitaine de Compiegne. Paris, 1906, стр. 166. ]
Потерпев разгром под Компьенем, Жан Люксембургский по возвращении в Боревуар должен был выдержать еще одну "баталию" со своими домочадцами. Дело в том, что к Жанне за время ее жизни в замке успели искренне привязаться жена хозяина и его престарелая тетка. Вряд ли следует объяснять их привязанность какими-то политическими симпатиями (как это иногда делается) и видеть в этих женщинах тайных сторонниц "арманьяков". Обитательницы замка были очень далеки от политики, и их чувства к невольной гостье объясняются обаянием Жанны. Особенно горячо полюбила Жанну старшая хозяйка Боревуара мадемуазель де Линьи, у которой никогда не было детей. Обе женщины постарались, как могли, смягчить условия содержания пленницы и употребили все влияние на мужа и племянника, чтобы заставить его отказаться от постыдной сделки. Но разве могли они противостоять воле "святой инквизиции" и могущественных государей Европы, заинтересованных в гибели пленной девушки? Единственное, чего им удалось добиться, - это кратковременной отсрочки выдачи Жанны англичанам. Жан Люксембургский уступил, не желая ссориться с теткой, на богатое наследство которой он рассчитывал, предвидя, что она долго не проживет.
Мадемуазель де Линьи умерла 13 ноября. А спустя восемь дней ректор Парижского университета писал Кошону: "После удивлявших нас проволочек сия женщина (Жанна - В.Р.) должна быть передана сегодня, как нам сообщили, в руки людей короля... Соблаговолите сделать так, чтобы ее доставили сюда, в Париж, где достаточно ученых людей и где ее дело будет тщательно рассмотрено и решено" (Т, I, 11, 12). С такой же просьбой университет обратился в тот же день к Генриху VI.
Но Совет по делам Франции не внял просьбе университета. Люди английского короля получили приказ везти Жанну совсем другой дорогой, нежели та, что вела в Париж. Ее повезли кружным путем, через Аррас, Аббвиль, Сен-Валери и Дьеп, в самый центр английских владений - в Руан. В конце декабря 1430 г. зловещий кортеж прибыл в столицу Нормандии.
Решение Бедфорда провести суд над Жанной в Руане было продиктовано отнюдь не недоверием к парижским богословам и законникам. Определяющим мотивом было желание провести этот суд на французской земле, но в максимальном удалении от освобожденной территории.
В Париже оккупанты чувствовали себя непрочно. Над ними нависали мощные крепости французов, таившие угрозу внезапного нападения. Опасность подстерегала англичан и в самом городе, где действовали тайные группы патриотов. Полиция Бедфорда свирепствовала, раскрывая действительные или вымышленные заговоры, но она была бессильна подавить все растущие сопротивление. Кое-кто из парижан связывал надежды на освобождение с деятельностью Жанны д'Арк. Как раз в сентябре 1430 г. инквизиционный трибунал Парижа рассмотрел дело двух женщин, все "преступление" которых заключалось в том, что они говорили о Жанне похвальные слова; одну приговорили к сожжению, другую - к длительному тюремному заключению. В этой обстановке судить Деву в Париже было просто-напросто опасно.
Руан же был глубоким тылом, а его поредевшее и полностью терроризированное население не было пока что способно на сколько-нибудь серьезное выступление против оккупационных властей.
Была еще одна причина, побудившая организаторов процесса избрать местом его проведения столицу Нормандии. Жанна должна была предстать перед судом бовеского епископа. Но Бове находился в руках французов, и Кошону негде было судить "еретичку"; его судебные полномочия распространялись лишь на территорию подвластной ему епархии. Каноническое право предусматривало для таких случаев возможность проводить процесс в чужом епископстве с разрешения его владыки. Обратись Кошон с такой просьбой к епископу Парижскому, он вряд ли встретил бы отказ. Но это ставило его самого в чрезвычайно трудное положение: этикет требовал, чтобы честь председательствовать на суде была бы предложена хозяину.
В Руане же все обстояло как нельзя лучше. Архиепископская кафедра была вакантной, и Кошону предстояло лишь договориться с соборным капитулом, отправлявшим коллективно функции главы епархии, о так называемой "временной уступке территории" в пределах, необходимых для проведения суда. Правда, руанский капитул согласился на это не без колебаний, так как усмотрел в просьбе Кошона первый шаг к овладению архиепископской митрой (у местных клириков были свои кандидаты), но вмешался всемогущий регент, и дело было улажено. 28 декабря капитул особым письмом признал полномочия Кошона и уступил ему территорию руанского диоцеза (Т, I, 14-16). К тому времени Жанна уже находилась в Руане.
Ее передали коменданту города графу Уорвику, которому Бедфорд поручил охрану заключенной и непосредственное наблюдение за ходом процесса. Уорвик распорядился поместить пленницу (ибо Жанна еще считалась военнопленной) в Буврейский замок, служивший одновременно и крепостью, и королевской резиденцией, и тюрьмой для особо важных преступников. Там в железной клетке, не позволявшей ей разогнуться, прикованная короткой цепью к решетке провела Жанна первые недели заключения. Ее денно и нощно сторожила пятерка английских солдат, подчинявшихся самому коменданту.
Она была не единственной узницей Буврея. В подземельях и верхних этажах башен ждали суда десятки арестованных патриотов - участников партизанского движения в Нормандии. Ждали они недолго. Суд был скорым и беспощадным. Время от времени из замка выводили очередную партию осужденных. Их вели на площадь Старого Рынка, где устраивались массовые казни. Помногу дней раскачивал ветер тела повешенных, а над городскими воротами торчали на шестах отрубленные головы. Руан был городом смерти. Известно, что осенью 1431 года в течение одного дня (Жанны тогда уже не было в живых) на площади Старого Рынка оккупанты казнили четыреста французов - и даже не партизан, а обычных военнопленных. "Жаль было видеть, как в короткий миг погибло столько отважных людей и пролилось такое количество крови", - сокрушался хронист, который был в общем-то благорасположен к оккупантам. [Цит. по: G. Hanotaux. Jeanne d'Arc, Paris, 1911, стр. 261, 69.]
А в парадных залах Буврея разместился английский двор. Еще летом 1430 г. в Руан привезли малолетнего короля Генриха VI, и он оставался там до осени следующего года, пока его не увезли в Париж на церемонию коронования. При нем постоянно находились Винчестер и Уорвик, часто наезжали Бедфорд, Глостер, Стаффорд, Сомерсет и другие влиятельные члены обоих королевских советов (по делам Англии и Франции). Процесс Жанны д'Арк проходил от начала до конца буквально на глазах английского правительства.
Мы, правда, не знаем, видел ли Жанну сам король; в источниках никаких упоминаний об этом нет. Скорее всего не видел. Опекуны и гувернеры постарались, по-видимому, уберечь десятилетнего ребенка от порчи, которую, по их глубочайшему убеждению, насылала "лотарингская колдунья". Но что Винчестер, Бедфорд, Уорвики другие реальные правители оккупированных территорий Франции не только внимательно следили за действиями инквизиционного трибунала, но и руководили процессом, контролируя и направляя каждый шаг судей, - в этом нет ни малейших сомнений.
Английское правительство нисколько не скрывало ни своей причастности к суду над Жанной д'Арк, ни того значения, которое оно этому суду придавало. Оно взяло на себя все связанные с ним расходы. Сохранившиеся и опубликованные документы английского казначейства в Нормандии показывают, что эти расходы были немалыми.
Во-первых, каждому члену трибунала выплачивалось регулярное жалование. Один лишь Кошон получил за ведение суда над Жанной 750 ливров, что было немногим меньше годового жалования, которое он получал как член Королевского Совета. Щедро были оплачены услуги второго судьи - инквизитора Жана Леметра, а также прокурора, следователя, секретарей и судебного исполнителя.
Что касается многочисленных заседателей-асессоров, то они получали разовое вознаграждение за присутствие на каждом заседании-20 су (1 ливр). Обычно на заседаниях трибунала присутствовало от 30 до 60 асессоров, а такие заседания проводились чуть ли не еженедельно в течение пяти месяцев. Членам делегации Парижского университета, прибывшей в Руан для участия в суде, выплачивались также дорожные, квартирные и суточные: так, 4 марта 1431 г. они получили 120 ливров, 9 апреля - столько же, 21 апреля - еще 100 ливров и т. д. (Q, V, 196-209).
Если прибавить к этому частые денежные премии-подарки судьям и асессорам, расходы по проведению предварительного следствия (жалование членам разъездных следственных комиссий, вознаграждение вызванных в Руан свидетелей), расходы по содержанию подсудимой и ее охране, а также различные разовые платежи (гонорары врачам, лечившим Жанну, и проповеднику, приглашенному для ее последнего увещевания, оплату "услуг" палача и его помощников), то в итоге получится весьма внушительная сумма, точную величину которой установить затруднительно. Во всяком случае она была никак не меньше суммы выкупного платежа. Не пожалев денег, чтобы заполучить Жанну в свои руки, англичане не жалели средств для того, чтобы осуществить свой план до конца. Но, разумеется, они расплачивались деньгами, собранными с населения оккупированных территорий.
Таков был замысел англичан: судить героиню Франции на французской земле французским церковным судом и за счет самих же французов.
3 января 1413 г. его величество Генрих VI, король Англии и Франции, особой грамотой передал своему "любимому и верному советнику" епископу Бовескому по его просьбе "женщину, которая называет себя Жанной-Девой", для суда над ней и приказал, "чтобы всякий раз, когда это понадобится названному епископу, люди [короля] и чиновники, которым поручена ее охрана, будут выдавать ему сию Жанну, чтобы он мог ее допрашивать и судить согласно богу, разуму, божественному праву и святым канонам" (Т, I, 14, 15).
С этого момента Жанна теряла статус военнопленной и становилась подсудимой церковного трибунала. И с этого же момента ее должны были перевести из светской королевской тюрьмы в тюрьму архиепископскую, поместив в особое женское отделение, которое обслуживали монахини. Это было непреложным процессуальным требованием церковного судопроизводства. Папские законы (декреталии) и наставления инквизиторам категорически запрещали держать лиц, подозреваемых в преступлениях против веры, в государственных или частных тюрьмах на том основании, чтобы не дать возможности еретикам распространять заразу, и церковные суды в своей практике следовали этому правилу неукоснительно.
Жанну же оставили в королевской тюрьме. Когда на первом заседании трибунала кто-то из асессоров осмелился указать на это явное нарушение процессуальных норм инквизиционного судопроизводства, Кошон резко осадил не в меру ретивого советника и наотрез отказался перевести подсудимую в церковную тюрьму. "Это, - сказал он, - не понравится англичанам" (Q, II, 8). Довод оказался вполне достаточным для того, чтобы асессоры раз и навсегда утратили интерес к условиям содержания подсудимой. Это была не их забота.
Как уже говорилось выше, первое время Жанну держали в железной клетке. Лишь в конце февраля, когда начались допросы, ее перевели в одиночную камеру, находившуюся под лестницей, которая вела на первый этаж большой башни Буврейского замка. Узкая амбразура выходила на внутренний двор; в камере стоял деревянный топчан, который позже заменили железной кроватью, намертво прикрепленной к каменным плитам пола. Не полагаясь на прочность стен и бдительность стражи, Уорвик приказал заковать заключенную в кандалы; их снимали. когда Жанну выводили на очередной публичный допрос. Днем ее опоясывали цепью длиною в пять-шесть шагов, которая крепилась к массивной балке. Все эти меры предосторожности были вызваны не только жестокостью тюремщиков, но и их страхом перед колдовскими чарами Жанны: боялись, что "ведьма" ускользнет.
Ее по-прежнему сторожили пятеро английских солдат, выбранных среди самых отъявленных головорезов; их называли "гуспилёрами" (от французского глагола houspiller - драться, сквернословить) (Q, II, 154). На ночь трое из них оставались в камере, двое других бодрствовали с наружной стороны двери. Во время своих долгих дежурств стражники изощрялись в бесконечных и разнообразных издевательствах над заключенной. В таких условиях Жанна находилась не день, и не неделю, и не месяц, а без малого полгода - с самого начала процесса и до самого его конца.
Суд над Жанной д'Арк был инквизиционным процессом по делу веры, т. е. уголовным процессом, который церковные власти возбуждали против человека, отклонившегося от ортодоксальной религии. Исключительная компетенция в делах такого рода принадлежала церковному трибуналу. В католических странах суд над еретиком осуществлял епископ или монах-инквизитор - уполномоченный чрезвычайного органа, созданного папством в XIII в. для борьбы с ересью. В тех случаях, когда один из них вел процесс самостоятельно (а это бывало чаще всего), ему вменялось в обязанность держать другого в курсе дела; приговор выносился от их общего имени. В особо важных случаях - к их числу был отнесен и процесс Жанны - епископ и инквизитор судили совместно.
Свое право судить Жанну д'Арк Кошон основывал на том, что подсудимая была взята в плен на территории бовеской епархии. С точки зрения канонического права его притязания выглядели не вполне безупречно, поскольку в этом праве никогда не был четко сформулирован самый принцип ответственности еретика перед трибуналом по месту ареста. * Когда в 1455 г. материалы руанского процесса были переданы на консультацию специалистам в области церковного права, то кое-кто из них пришел к заключению о неправомочности Кошона как судьи в данном процессе. Авторитетный французский канонист Пьер Л'Эрмит указывал, в частности, на то, что Жанна не проживала на территории бовеского епископства и не совершила там никакого преступления. Сам же факт ее ареста на этой территории не давал еще Кошону бесспорного основания выступить в качестве судьи. [Eymerici F. Nicolai. Directorium Inquisitorum cum commentariis Francisci Pegnae. Roma, 1637, стр. 585-591. ]
Трибунал, судивший Жанну, состоял из множества лиц. Но судьями в собственном смысле слова были лишь два человека: бовеский епископ и инквизитор Нормандии. Инквизитор, доминиканец Жан Леметр, занял место на судейской скамье только в середине марта 1431 г., когда предварительная стадия процесса была уже далеко позади и полным ходом шли допросы подсудимой. Задержка объясняется тем, что Леметр должен был получить специальное разрешение инквизитора Франции участвовать в процессе Жанны в качестве судьи, так как по своей должности он не имел к этому процессу ни малейшего отношения: хотя суд и проходил в Руане, но формально Жанну судил трибунал бовеской епархии, на который не распространялись полномочия нормандского инквизитора. Впрочем, брат Леметр присутствовал на первых заседаниях в качестве советника-асессора и был полностью осведомлен относительно всех обстоятельств дела.
Главную роль на процессе играл Кошон: он возбудил обвинение и руководил следствием. Он же назначил и членов трибунала. Так как сам Кошон судил Жанну не в своем епископском городе, а на временно уступленной территории руанского диоцеза, то ему заново пришлось укомплектовать весь состав суда. Это было сделано на заседании 9 января. На должность обвинителя (promotor - буквально "продвигатель") Кошон назначил своего доверенного человека Жана дЭстиве, бовеского клирика, бежавшего от армии Жанны вместе с епископом в Руан. Обязанности следователя (они заключались в допросе свидетелей) были возложены на местного священника Жана де Лафонтена, магистра искусств и лиценциата канонического права. Нотариусы архиепископской курии Гильом Маншон и Гильом Коль, по прозвищу Буагильом, были назначены секретарями суда, а руанский клирик Жан Массье - судебным исполнителем.
Обычно при расследовании дела о ереси на заседаниях суда присутствовало, помимо должностных лиц трибунала, несколько советников-асессоров, выбранных судьей из среды местного духовенства. Не будучи судьями в прямом смысле этого слова, т. е. не имея права выносить приговор, они тем не менее пользовались широкими полномочиями. Асессоры могли вмешиваться в дебаты, допрашивать подсудимого, наблюдать за процессуальной стороной разбирательства и сообщать судьям свое мнение по данному делу. И хотя судьи вовсе не были связаны этим мнением, они всегда к нему внимательно прислушивались. Число таких советников-асессоров редко превышало 10-12 человек.
Но суд над Жанной д'Арк не был обычным разбирательством по делу веры. Это был сенсационный процесс - то, что сейчас назвали бы "процессом века". И чтобы придать трибуналу особый авторитет, а самой судебной расправе видимость полной законности, организаторы процесса привлекли к нему великое множество асессоров, Общее их число составило 125 человек. Они представляли всю католическую церковь, все ее звенья и организации: епископат, инквизицию, университет, соборные клиры, монастыри, приходы, "нищенствующие" ордена. На заседательской скамье надменный прелат соседствовал со скромным кюре, настоятель аббатства с бродячим проповедником, прославленный теолог с безвестным монахом.
Конечно, степень влияния отдельных асессоров и характер их участия в суде были различными. В этой многолюдной толпе можно выделить три основные группы. Самую многочисленную группу составили местные священники. Для участия в суде над Жанной было мобилизовано все руанское духовенство: каноники кафедрального собора, адвокаты архиепископской курии, монахи, кюре городских приходов. Самая многочисленная, эта группа была наименее активна и влиятельна. Участие подавляющего большинства руанских клириков в работе трибунала выражалось лишь в том, что они присутствовали на всех публичных заседаниях. Когда приходилось принимать решение, они присоединяли свои голоса к голосам лидеров. Это были статисты.
Они, как правило, охотно шли за организаторами судебной расправы. В тех же редких случаях, когда кто-либо из них пытался протестовать против беззакония и произвола, участь такого оппозиционера оказывалась незавидной.
Показателен в этом плане эпизод с руанским клириком Никола де Гупвилем, магистром искусств и бакалавром богословия. Как-то в частном разговоре он имел неосторожность высказаться в том смысле, что с правовой точки зрения компетенция суда в деле Жанны д'Арк представляется ему весьма сомнительной, поскольку трибунал состоит из одних лишь политических противников подсудимой, и что, кроме того, духовенство Пуатье, а также архиепископ Реймсский - церковный патрон бовеского епископа - уже допрашивали Жанну и не нашли в ее поступках и речах ничего предосудительного.
Об этих словах сразу же узнал Кошон. Он вызвал к себе Гупвиля и потребовал, чтобы тот их повторил. Гупвиль (если верить его показанию перед комиссией по реабилитации Жанны) отказался это сделать, заявив, что он, как член руанского капитула, неподвластен монсеньору епископу. Он был немедленно арестован и брошен в королевскую тюрьму, откуда его с трудом вызволил один из влиятельных друзей.
Расправа с Никола де Гупвилем послужила наглядным уроком для тех асессоров, которые не сразу поняли, чего от них хотят, и полагали, что процесс Жанны можно и должно совместить с законными нормами судопроизводства. Впрочем, таких наивных людей было немного, и им быстро заткнули рты.
Другая очень влиятельная группа советников состояла из представителей высшего духовенства. К участию в процессе были привлечены епископы, настоятели крупнейших монастырей, приоры и архидьяконы. Самыми деятельными из них были епископ Лизье, который решительно высказался за осуждение Жанны, кутанский епископ Филибер де Монже, также поддержавший обвинительный приговор, и Жан де Шатильон - будущий кардинал, а в то время архидьякон Эвре, по настоянию которого руанский капитул вынес коллективное обвинение против Жанны.
На страницах официального протокола процесса изредка появляется имя теруанского епископа Людовика Люксембургского - брата недавнего "владельца" Жанны. Он не присутствовал при допросах подсудимой, его видели лишь на торжественных церемониях: во время так называемых "благочестивых увещеваний" Жанны, в день ее отречения и в момент казни. Ни один из относящихся к процессу документов не содержит его подписи. Нам неизвестен ни один его вопрос, ни одна реплика. Он молча и, казалось бы, безучастно наблюдал за всем происходившим. И все же современники считали его одним из главных виновников гибели Жанны.
Они не ошибались. Роль этого князя церкви (впоследствии он стал кардиналом) на руанском процессе была неизмеримо более важной, нежели это представляется по тексту протокола. Людовик Люксембургский принадлежал к той могущественной группе церковников, которая составляла ближайшее окружение герцога Бедфорда. Теруанский епископ был другом и доверенным советником регента, который в 1425 г. назначил его на пост канцлера Франции. Он выполнял самые ответственные поручения английского правительства: с успехом вел сложные дипломатические переговоры, был начальником английского гарнизона в Париже (сутана не служила этому помехой). В Руане он осуществлял контроль за судом над "лотарингской колдуньей"; оставаясь в тени, Людовик Люксембургский направлял работу трибунала.
Совершенно особое место среди многочисленных асессоров занимали члены делегации Парижского университета, прибывшие в Руан в конце января 1431 г. Их было шесть человек - шесть профессоров богословского факультета: Жан Бопер, Никола Миди, Тома де Курсель, Жерар Фейе, Жак де Турен и Пьер Морис.
Авторитетные теологи, они вовсе не были кабинетными затворниками. Политические страсти владели ими куда сильнее, нежели богословские абстракции, да и само богословие - как это с полной очевидностью показал руанский процесс - было служанкой политики. Цитадель теологии - Парижский университет был не только "мозговым трестом" католической церкви, но и влиятельнейшей политической организацией, а люди, которые представляли эту организацию в Руане, принадлежали к числу ее руководителей.
Жан Бопер, "выдающийся профессор святой теологии" (так величает его протокол процесса), был давним и добрым приятелем Кошона. Подобно бовескому епископу он занимал некогда должность ректора и выдвинулся благодаря покровительству бургундского герцога. Как и Кошон, он был активным участником Констанцского церковного собора, а в 1420 г. представлял университет на переговорах в Труа.
Никола Миди был ректором в 1418 г., когда бургундцы овладели Парижем, чему не в малой степени способствовала поддержка со стороны университета. Позже он от имени университетской корпорации приветствовал английского короля, когда того торжественно привезли в столицу Франции. Сразу же по окончании суда над Жанной д'Арк он отбыл на Базельский церковный собор, где с головой окунулся в сложные интриги и высокую политику. Трудно сказать, чем бы увенчалась его карьера, если бы ее внезапно не прервала проказа.
Успел побывать ректором и тридцатилетний Тома де Курсель, который, несмотря на свою молодость, считался одним из самых авторитетных докторов богословия. Что до его политической позиции, то она становится полностью ясной из того факта, что именно во время его ректората (первая половина 1430 г.) университет потребовал у бургундцев выдачи Жанны для церковного суда. Остальные члены университетской делегации были менее примечательными личностями.
Вот эти-то люди и образовали штаб трибунала. Без их ведома, совета и согласия не предпринималось решительно ничего. Они неизменно присутствовали на всех допросах Жанны - как публичных, так и тайных (на последние допускались лишь особо доверенные члены суда). Зачастую Кошон поручал кому-нибудь из них вести самый допрос. Они составляли наиболее важные документы процесса - в том числе обвинительное заключение. Они ездили в Париж и привезли оттуда постановление университета, объявляющее Жанну еретичкой и колдуньей. Они произносили речи и проповеди. Они усердствовали изо всех сил, подчеркивая свое враждебное отношение к подсудимой.
Жан Бопер изощрялся в изобретении провокационно-казуистических вопросов. Это именно он, ведя очередной допрос Жанны, спросил у нее, находится ли она в состоянии благодати, хотя не мог не знать, что здесь нельзя сказать ни "да", ни "нет"; сказать "да" - значило впасть в смертный грех гордыни, так как по учению церкви никто из мирян не ведает, почиет ли на нем "божья благодать"; сказать "нет" - значило признать себя отверженной. Осторожность и находчивость, соединенные с теми элементарными сведениями из популярной теологии, которые Жанна усвоила, слушая молитвы и проповеди, подсказали ей единственно возможный ответ: "Если я нахожусь вне благодати, пусть господь мне ее пошлет; если я пребываю в ней, пусть он меня в ней хранит".
Какое чудовищное неравенство сил! С одной стороны - светила богословской науки, искуснейшие теологи и опытнейшие правоведы. С другой - молодая простолюдинка, которая, по ее собственным словам, не знала "ни а, ни б". Она должна вести с ними поединок. Одна. Без совета и помощи.
Численность и состав трибунала, среди членов которого решительно преобладали французы, были определены главной политической целью процесса. В Руане судили не просто молоденькую девушку, возомнившую себя божьей посланницей - для этого не нужно было созывать столь пышное и представительное собрание. Судили то дело, которому эта девушка посвятила себя: освобождение Франции.
"По тому, что я видел, - заявил на процессе реабилитации судебный исполнитель Жан Массье (а он видел и знал многое, - В.P.), - мне представляется, что [судьи] действовали не по здравому смыслу и благочестию, а из ненависти и страха, с умыслом унизить честь французского короля, которому служила Жанна". Суд был призван не только физически уничтожить Жанну, но и, воздействуя на религиозные чувства современников, опорочить в их глазах всю ее деятельность. По замыслу организаторов процесса анафема должна была исходить от авторитетного церковного органа, составленного по преимуществу из соотечественников подсудимой.
А сами асессоры? Чем руководствовались они? Отдавали ли они себе отчет в истинном характере и причинах процесса? Заслушаем их собственные показания: "Среди тех, кто присутствовал при ведении процесса, некоторые (как, например, бовеский епископ) повиновались своей приверженности англичанам, других (двух-трех английских докторов) побуждало желание мести, третьи (парижские доктора, например) были привлечены платой, четвертые (среди которых был вице-инквизитор) уступили страху" (Q, II, 351).
Эти слова принадлежат помощнику инквизитора доминиканцу Изамбару де Ла Пьеру. Они очень точно определяют те мотивы, которыми руководствовались члены трибунала: политические симпатии, месть, корысть, страх.
Что же касается действительного характера руанского процесса, то никто из его участников не строил здесь никаких иллюзий. Решительно всем было ясно, что они участвуют в инспирированном суде, подлинные причины которого весьма далеки от "дела веры". С безмятежным цинизмом говорил об этом Пьер Мижье, доктор богословия и приор Лонгвиля, который был на суде одним из самых рьяных подручных Кошона, а впоследствии стал лояльным подданным Карла VII: "По моему убеждению, и как я мог судить об этом по фактам, англичане люто ненавидели Жанну и жаждали ее смерти любым способом. И это потому, что она оказывала помощь нашему христианнейшему государю.
Я слышал от одного английского рыцаря, что англичане боялись ее больше, чем сотни солдат. Говорили, что она наводит порчу. Само воспоминание об одержанных ею победах приводило их в трепет. Таким образом, процесс против нее затеяли англичане. Это по их наущению духовенство произвело судебное разбирательство" (Q, II, 361).
В свете этих откровенных признаний (число их можно без труда умножить) становится совершенно очевидной бесплодность попыток католических историков реабилитировать судей Жанны, представив их людьми, которых ввели в заблуждение организаторы процесса. В действительности же ни о каком "заблуждении" не может быть и речи. В Руане не было обманутых. Были церковники, которые выполняли - в большинстве своем сознательно и добровольно-политический заказ своих хозяев.