Размышления перита II Ватиканского Собора
Прошу прощения, но начать, видимо, придется с небольшого рассказа о себе. Я был профессором канонического права и истории церковного законодательства в Салезианском университете, а в течение восьми лет, с 1958 по 1966 - его ректором. В этом качестве я служил консультантом Римской Конгрегации по делам семинарий и университетов и с начала подготовительной работы к воплощению в жизнь решений Собора я являлся членом соборной комиссии, работу которой направляла эта дикастерия. Кроме того, Комиссия по делам клириков назначила меня своим перитом (советником).
Вскоре после начала Собора кардинал Лаарона, чьим студентом я когда-то был в Латеранском университете, назначенный председателем Соборной Комиссии по вопросам литургии, позвонил мне и сказал, что выдвинул меня в периты и этой Комиссии. Я возразил, что я уже занят в двух других местах, прежде всего - в Конгрегации по делам семинарий и университетов, но также и в качестве перита. Однако он настаивал: канонист был необходим, поскольку каноническое право имеет большую важность в делах литургических предписаний. Так что, хотя я сам и не вызывался, историю II Ватиканского Собора я знаю с самого ее начала.
Общеизвестно, что литургия была первой в списке обсуждаемых вопросов. Я был назначен в подкомиссию, которая должна была рассматривать modi (проекты) первых трех глав и готовить тексты к вынесению на Собор для обсуждения и голосования. Эта подкомиссия состояла из трех епископов - председателя архиепископа Гентского Каллеверта, епископа Майорки Энкизо Вианы и, если я не ошибаюсь, епископа Пичлера из Югославии - и трех перитов: епископа Мариморта, испанского кларетина отца Мартинеса де Антоканы и меня. Таким образом, я мог точно понять пожелания отцов Собора и верный смысл текстов, которые они принимали голосованием.
Вы можете понять мое удивление, когда я обнаружил, что окончательное издание нового Римского Миссала во многом расходится с соборными текстами, которые я так хорошо знал, и что многое в нем сказано шире, иначе или даже в прямой противоположности с решениями Собора. Поскольку я хорошо знал все, что происходило на Соборе, от дискуссий - часто очень длительных - и разработки modi до многократных голосований, приведших к окончательным формулировкам, а равно и тексты, дававшие точные правила того, как следует проводить желаемую Собором реформу, можете представить себе, как изумился я и как был недоволен - да попросту возмущен! - этим, в особенности - определенными несоответствиями и изменениями, которые непременно имели бы далеко идущие последствия. Поэтому я решил встретиться с кардиналом Гутом, который 8 мая 1968 года был назначен префектом Конгрегации обрядов вместо кардинала Лаароны, покинувшего этот пост 9 января того же года. Я попросил его об аудиенции у него в апартаментах, которую и получил 19 ноября 1969 года. (Здесь я заодно должен заметить, что дата смерти кардинала Гута, неоднократно приводящаяся в мемуарах архиепископа Буньини, указывается на год раньше, чем следует - 8 декабря 1969 года, а не 1970-го, как правильно).
Он принял меня очень сердечно, хотя был уже явно и сильно болен, и я смог, так сказать, излить ему душу. Примерно полчаса я говорил, а он слушал, не перебивая, после чего сказал, что вполне разделяет мои опасения. Однако он подчеркнул, что Конгрегация обрядов ни в чем не виновата, поскольку вся работа по реформе велась исключительно комиссией "Concilium", назначенной Папой специально для той цели, в председатели которой Павел VI выбрал кардинала Леркаро, а в секретари - о. Буньини. Эта группа работала под прямым руководством Папы.
Этот о. Буньини был в свое время секретарем предсоборной Подготовительной Комиссии по вопросам литургии. Поскольку его работа, проходившая под руководством кардинала Гаэтано Киконьяни, оказалась неудовлетворительной, секретарем Соборной Комиссии он не стал; вместо него назначили о. Фердинанда Антонелли OFM (впоследствии кардинала). Организованная группа литургистов представила это пренебрежение Павлу VI как несправедливое по отношению к о. Буньини; им удалось добиться того, что новый Папа, всегда чувствительно относившийся к подобным вещам, исправил "несправедливость", назначив о. Буньини секретарем новой комиссии "Concilium", ответственной за воплощение реформы в жизнь.
Назначение их обоих - кардинала Леркаро и о. Буньини - на ключевые посты в комиссии "Concilium" позволило им не только быть услышанными, чего они были лишены во время Собора, но и заглушить чужие голоса. Работа комиссии проходила в кабинетах, куда был закрыт доступ всем, кроме ее членов.
(Следует, конечно же, оставить на потом пролитие света на то, как и почему, несмотря на величайшие свои усилия в проведении огромной и ответственной работы комиссии "Concilium", особенно - над средоточием реформы, новым чином мессы, составленным в кратчайшие сроки, оба они явно угодили в опалу: кардиналу Леркаро пришлось оставить служение архиепископа, а о. Буньини, поставленный в 1968 г. в архиепископы и назначенный новым секретарем Конгрегации обрядов, не получил кардинальской шапки, положенной занимающему этот пост, а вместо этого отправился нунцием в Тегеран, где и пребывал вплоть до конца своих земных трудов, последовавшего 3 июля 1982 г.)
Чтобы оценить меру соответствия или противоречия между соборными постановлениями и проведенной на практике реформой, давайте кратко взглянем на самые важные указания, данные отцами Собора в этой области.
Общие указания, касающиеся прежде всего богословских оснований реформы, содержатся в основном в статье 2 конституции "Sacrosanctum Concilium". Здесь в первую очередь говорится о смешанной земной и небесной природе Церкви, о ее Тайне, поскольку литургия должна ее выражать: все человеческое должно быть и упорядочено в соответствии с божественным и подчинено ему, видимое - незримому, деятельное - созерцательному, настоящее - будущему граду Божию, которого мы взыскуем. Соответственно и обновление литургии должно идти рука об руку с развитием и обновлением понимания Церкви.
Статья 21 устанавливает условие для любой литургической реформы: в литургии существует неизменная часть, установленная Богом, и части, могущие быть изменены, поскольку они с течением времени были включены ошибочно или же оказались не вполне пригодными. Тексты и обряды должны соответствовать порядку, указанному в статье 2, чтобы, таким образом, народ лучше понимал их и лучше воспринимал. В статье 23 даются в основном практические указания, которым надлежит следовать для поддержания правильных отношений между традицией и прогрессом. Для этого нужно предпринимать тщательное богословское, историческое и пастырское исследование; кроме того, необходимо соблюдать общие законы строения и смысла литургии и учитывать опыт литургических реформ последнего времени. В качестве общей нормы дается то, что любые новшества могут вводиться лишь при условии, если их требует подлинная польза Церкви. Наконец, новые формы должны всегда органически вырастать из уже существующих.
Мне хотелось бы подчеркнуть практические нормы работы над реформой, вытекающие из дидактической и пастырской природы литургии. Согласно статье 33, литургия это, прежде всего, поклонение Божественному величию, в котором участники богослужения вступают в общение с Ним посредством видимых знаков, использующихся в литургии для выражения незримых реалий и избранных Самим Христом или Его Церковью. Эти слова - живой отголосок того, что Тридентский Собор Католической Церкви уже рекомендовал для защиты ее наследия от рационалистической, бездуховной пустоты протестантского богослужения, для защиты наследия, которое Святой Отец в своих писаниях о Восточных Церквах называет их особым сокровищем. Это "особое сокровище" также заслуживает того, чтобы Католическая Церковь берегла его. Оно отличается богатством символизма, чудесно обучая и обогащая своим дидактическим и пастырским содержанием даже самых простых людей.
Когда мы размышляем о том, что Православные Церкви, несмотря на их отделение от камня Церкви, благодаря символическому выражению и богословскому прогрессу, постоянно проникавшему в их литургию, сохранили правильные верования и таинства, становится понятно, что любая реформа у римо-католиков должна увеличивать символическое богатство формы богослужения, а отнюдь не обеднять его (иногда - до крайности).
Из указаний Собора, касающихся отдельных частей литургии - прежде всего, ее средоточия, Жертвоприношения мессы - следует подметить ряд особо значимых для реформы чина мессы. Особое значение в этом контексте имеют два из них. Первое дается в статье 50: нужно, чтобы смысл, присущий каждой из частей мессы, и взаимосвязь между этими частями проявлялись яснее, что облегчит верным благоговейное и деятельное участие в богослужении.
Как следствие, подчеркивается, что обряды следует упростить, верно сохраняя их сущность, и что элементы, которые с веками стали повторяться или были добавлены без особой пользы, надлежит вновь исключить, тогда как другие, утраченные в ходе времени, если это окажется уместно или необходимо, восстановить в гармонии с традицией отцов.
Относительно деятельного участия верных в статье 30 перечисляются различные элементы внешнего характера, причем особенно подчеркивается необходимость хранить в надлежащее время благоговейное молчание. Подробнее Собор возвращается к этому вопросу в статье 48, где говорит также о внутреннем участии, лишь благодаря которому богослужение и стяжание благодати вместе с приносящим жертву священником и другими участниками становится плодотворным.
Статья 36 говорит о литургическом языке вообще, а статья 54 - об особых случаях. После того, как в ходе нескольких дней дискуссии выдвигались аргументы за и против, отцы Собора пришли к ясному заключению - в полном согласии с Тридентским Собором - о том, что в латинском обряде языком богослужения должна оставаться латынь, хотя в отдельных случаях возможны и даже желательны исключения. К этому мы позднее вернемся подробнее.
Статья 116 говорит прежде всего о григорианском пении; и в ней замечается, что оно - классическое для римо-католической литургии со времен Григория Великого и, следовательно, должно быть сохранено. Полифоническая музыка также заслуживает внимания и совершенствования. В остальных статьях главы VI, которая называется "О священной музыке", обсуждается, какая музыка и какое пение подходят для Церкви и литургии, а также подчеркивается фундаментальная роль оргáна.
Интересно, что статья 107 говорит о реформе литургического года, подчеркивая подтверждение или восстановление традиционных элементов с тем, чтобы они сохраняли присущий им характер. Особенное внимание уделяется в ней важности праздников Господних и вообще годового цикла, которым некоторые из святых дней должны уступить место, дабы не затмевать собою празднование тайн искупления.
Конечно же, этот рассказ о литургической реформе в свете конституции "Sacrosanctum Concilium" не может быть полным ни по выбору предметов, ни по глубине их освещения. Но для иллюстрации своих выводов я выберу столько разнообразных примеров, сколько сумею.
Церковь и литургия растут и развиваются вместе, но всегда таким образом, что земное организуется по образцу небесного. Месса исходит от Христа; она была принята апостолами и их наследниками вместе с Отцами Церкви; она развивалась органично, при тщательном сохранении ее сущности. Литургия развивалась вместе с верой, содержащейся в ней; поэтому мы можем сказать вместе с Папой Целестином I, писавшим в 422 г. епископам Галлии: "Legem credendi lex statuit supplicandi". Литургия содержит и, надлежащим и понятным образом, выражает веру. В этом смысле постоянство литургии - часть постоянства самой веры; оно служит ее защите. Поэтому никогда, ни в одном из христианских католических обрядов, не было переломного момента, радикально нового творчества - если только не считать послесоборной реформы. Но Собор вновь и вновь требовал, чтобы реформа строго следовала традиции. Все реформы, начиная со времен Григория I, и в Средние века, и в пору, когда Церковь приходила к самым разным народам с их различными обычаями, соблюдали это фундаментальное правило. В конце концов, это характерно для всех религий, в том числе и не основанных на Откровении, а значит - приверженность традиции свойственна любому богослужению и, следовательно, естественна.
Неудивительно, поэтому, что любая еретическая ветвь, отходившая от ствола Католической Церкви, устраивала литургическую революцию (яснее всего это видно в случаях с протестантами и англиканами), тогда как реформы, проводившиеся Папами, особенно - те, к которым побуждал Тридентский Собор и проводил Папа Пий V, но и те, что были при Пии X, Пии XII и Иоанне XXIII, были не революциями, а лишь незначительными поправками, выверками и обогащениями. Ничто новое, ясно говорит Собор о реформе, которой желали его отцы, не следует вводить, если этого не требует подлинная польза Церкви. Есть несколько ярких примеров того, что в действительности произвела послесоборная реформа, особенно - в своем средоточии, радикально новом чине мессы. Нововведения, сделанные в мессе, дают много места различным вариациям и, подчиняясь деятельному воображению целебрантов и их общин, приводят к практически ничем не ограниченному разнообразию. Дальше следует лекционарий, к которому мы еще вернемся в другой связи. Дальше - офферторий, который, по своему содержанию и тексту, представляет собой настоящую революцию. Вместо предшествующего Евхаристии жертвенного акта происходит лишь приготовление даров, результат которого - очевидное очеловечивание содержания, от начала до конца воспринимаемое как большая путаница. В Италии его называют жертвоприношением coltivatori diretti, то есть тех немногочисленных людей, кто до сих пор еще лично обрабатывает свои крохотные клочки земли, в основном - помимо главного своего занятия. Поскольку в сельском хозяйстве сейчас получила огромное развитие техника, для приготовления хлеба требуется совсем немного ручного труда. Все, от пахоты до работы комбайна, выбрасывающего наружу мешки с зерном, проходит почти что без прямого участия человека. Замена жертвоприношения приношением даров довольно неудачна, ее символика устарела и едва ли может возместить утрату многочисленных подлинно символичных элементов, уничтоженных ради нее. Вместо жестов, весьма рекомендованных Тридентским Собором и предписанных II Ватиканским, вместо многих крестных знамений, целований алтаря и коленопреклонений - тоже tabula rasa.
Сущностный центр мессы, сам жертвенный акт, также претерпел заметный сдвиг в сторону Причастия, так что все Жертвоприношение мессы превратилось в Евхаристическую трапезу, и, следовательно, в сознании верующих объединяющий аспект Причастия заместил собою аспект необходимый - преображающую Жертву. Кардинал Ратцингер ясно указывает, подразумевая новейшие догматические и экзегетические измышления, что богословски ошибочно было бы сравнивать трапезу с Евхаристией - что, собственно, и происходит во время новой литургии практически всегда. Это закладывает основы под еще одну сущностно важную перемену: на место жертвы, приносимой рукоположенным священником как alter Christus, приходит общинная трапеза собравшихся вместе верных под председательством священника. Вмешательство кардиналов Оттавиани и Баччи убедило Папу изменить данное в изначальном тексте Общего наставления к новому миссалу определение, утверждающее эту подмену: по приказу Павла VI оно было "смягчено". Но в самом чине мессы это "смягчение" не обрело никакого отражения.
Подтверждение и актуализацию это изменение сути мессы нашло в служении versus populum, практике, до той поры запрещенной, отрицающей всю традицию служения лицом на Восток, когда священник - не собеседник народа, а тот, кто действует in persona Christi, лицом к символизирующему Христа восходящему солнцу.
Уместно заметить также и довольно серьезное изменение в формуле консекрации, превращающей вино в Кровь Христову: слова "mysterium fidei" были из нее убраны и вставлены в другом месте, позднее, как часть совместного возгласа священника и народа - этакий порыв "actuosa participatio". Что же говорит по этому поводу историческое исследование, которое Собор предписывает проводить перед каждым изменением? Эти слова восходят к самым глубоким из известных нам корней традиции Римской Церкви, переданной нам св. Петром. Св. Василий, благодаря своей учебе в Афинах знакомый, несомненно, с западными обычаями, говорит о формах всех таинств, что они не даны в общеизвестных писаниях святых апостолов и их преемников и учеников потому, что в те времена соблюдалась дисциплина секретности, чтобы святейшие тайны Церкви не попали в руки язычников. Он ясно указывает, как и все христианские свидетели, убежденные в том же, что помимо письменных поучений, дошедших до нас, были и другие, которые in mysteria tradita sunt, восходящие к традиции апостолов; он говорит, что и то, и другое имеет равную ценность и не может противоречить друг другу. В качестве примера он цитирует слова, которыми претворяются Евхаристический Хлеб и Чаша Спасения: кто из святых дал нам их в писаном виде?
Все последующие исторические периоды явственно свидетельствуют о преемственности евхаристической формулы: ватиканский кодекс сакраментария Геласия - древнейшего миссала Римской Церкви - имеет слова "mysterium fidei" в оригинальном тексте, а не в качестве позднейшей вставки.
Происхождение этих слов часто вызывает у людей вопросы. В 1202 г. Иоанн, архиепископ Лионский на покое, спросил у Папы Иннокентия III, известного своими познаниями в литургической области, следует ли верить, что слова канона мессы, не происходящие из Евангелий, были переданы их преемникам Христом и апостолами. Папа ответил в декабре того же года длинным письмом, согласно которыми следует верить, что эти слова, которых нет в Евангелиях, апостолы получили от Христа и передали своим преемникам. Эта декреталия, включенная в собрание декретальных посланий Иннокентия III, составленное по приказанию Папы Григория IX Раймондом фон Пеньяфортом, не была исключена из него как устаревшая, а, напротив, сохранена, что подчеркивает значение, придававшееся этим словам великого Папы.
Св. Фома ясно говорит об этом в "Сумме теологии" (III, вопр. 78, ст. 3), касаясь слов, произносимых при консекрации вина. Объясняя необходимую древней Церкви дисциплину секретности, он пишет, что слова "mysterium fidei" исходят из божественной традиции, данной Церкви апостолами, ссылаясь в особенности на 1 Кор 10[11]:23 и 1 Тим 3:9. Комментатор издания Мариетти 1939 года пишет, ссылаясь на Д. Д. Гуссэ: "sarebbe un grandissimo errore sostituire un'altra forma eucharistica a quella del Missale Romano… sopprimere ad esempio la parola aeterni e quella mysterium fidei che abbiamo dalla tradizione" ["Было бы колоссальной ошибкой подменять другой евхаристической формой ту, что имеется в Римском Миссале... упразднять, к примеру, слова "aeterni" и "mysterium fidei", полученные нами из предания (традиции)".] Флорентийский Собор также, в булле об унии с яковитами, предписывает им принять консекрационную формулу святой мессы, которой всегда пользовалась Римская Церковь, основываясь на учении и власти апостолов Петра и Павла.
Остается лишь удивляться тому, с какой надменностью коллеги кардинала Леркаро и о. Буньини пренебрегли своей обязанностью предпринять подробное историческое и богословское исследование, тем более - по отношению к столь фундаментальному нововведению. Если подобное произошло в этом случае, что же могло быть в других?
Евхаристия - не только уникальная тайна нашей веры; это еще и тайна бесконечная, вечная, о чем мы всегда должны помнить. Наша каждодневная евхаристическая жизнь требует средств, всецело охватывающих эту тайну - особенно в нынешнем веке, когда независимость и самопрославление современного человека противятся всякой идее, уходящей за грань людского познания, ибо она напоминает ему о его ограниченности. Любая богословская концепция становится для него проблемой, а особенно - литургия, когда подспорье веры превращается в объект постоянной демистификации, то есть - очеловечивания до той степени, когда она становится абсолютно понятой. Поэтому вычеркивание слов "mysterium fidei" из евхаристической формулы становится мощным символом демифологизации, символом очеловечивания того, что является средоточием богослужения - святой мессы.
Таким образом, мы приходим к различным ложным интерпретациям - и столь же ложной реализации - главного требования реформаторов: живого, деятельного участия верных в служении мессы. Главная цель их участия - в том, о чем ясно говорит Собор: в прославлении величия Бога. Сердце и душа участника должны, следовательно, прежде всего и главнее всего, возноситься к Богу. (Это не исключает и возможности того, что его участие активизируется и в рамках общины). Требование этого actuosa participatio выдвигалось прежде всего из-за частых жалоб на апатию "посетителей церкви" в дособорный период. Если же оно превращается в бесконечные слова и действия, заставляющие всех проявлять беспорядочную активность торопыжки, свойственную любому собранию людей, даже самый священный момент встречи человека с Богочеловеком в Евхаристии забалтывается. Созерцательный мистицизм встречи с Богом и поклонения Ему, не говоря уже о благоговении, которое должно им всегда сопутствовать, непременно умирает: человеческий элемент убивает божественный и наполняет сердце и душу пустотой и разочарованием.
Здесь необходимо упомянуть также еще одно постановление Собора, не только неверно понятое, но и полностью проигнорированное: язык богослужения. Со спором по этой теме я очень хорошо знаком. В качестве эксперта Комиссии по делам семинарий мне было доверено заниматься вопросом латинского языка. Оказалось, что здесь все можно сказать кратко и сжато, так что после длительного обсуждения текст был готов к вынесению в зал Собора. Тогда, с неожиданной торжественностью, Папа Иоанн XXIII подписал на алтаре св. Петра апостольское послание "Veterum Sapientia". По мнению комиссии, это сделало соборную декларацию о роли латыни в Церкви излишней. (В документе говорится не только об отношении латинского языка к литургии, но и о других его функциях в жизни Церкви).
Поскольку вопрос о языке богослужения обсуждался в зале Собора в течение нескольких дней, я с большим вниманием следил за дискуссией и за различными появлявшимися в ходе нее формулировками вплоть до окончательного голосования. Я до сих пор хорошо помню, как после нескольких радикальных предложений встал один сицилийский епископ и попросил отцов отнестись к этому вопросу осторожно и разумно, поскольку иначе есть опасность, что вся месса целиком будет проходить на народном языке - и зал громогласно расхохотался.
Так что я совершенно не в силах понять, как может архиепископ Буньини писать по отношению к радикальному и полному переводу богослужения с предписанной Собором латыни исключительно на разговорные языки, что Собор-де практически заявил, будто служение мессы полностью на них является пастырской необходимостью (там же, стр. 108-121; я цитирую по оригинальному итальянскому изданию).
Напротив, я могу свидетельствовать о том факте, что относительно формулировки соборной конституции по этому вопросу как в общей части (ст. 36), так и в специальных указаниях, касающихся Жертвоприношения мессы (ст. 54) отцы Собора пришли к практически единодушному согласию - лучше всего это видно по окончательному голосованию: 2152 голоса "за" и лишь четыре "против". Исследуя указания Собора относительно латинского языка, я столкнулся с тем же мнением: вплоть до понтификата Папы Иоанна XXIII включительно все попытки обратного толка встречали совершенно недружелюбное отношение к себе. Учтем, в частности, утверждения Тридентского Собора, подкрепленные анафемой, против Лютера и протестантизма; Пия VI против епископа Риччи и Пистойского синода; Пия XI, описавшего язык церковного богослужения как "non vulgaris". Но эта традиция - не только вопрос ритуала, хотя подчеркивается всегда именно этот аспект; она важна и потому, что латинский язык служит благоговейной завесой от профанации (как иконостас у восточных христиан, за которым происходит анафора), и потому, что существует опасность профанации всего литургического действия, если оно будет проходить на простонародном языке - как это зачастую и случается в наши дни. Более того, четкость латинских формулировок служит дидактически и догматически ясному содержанию литургии, защищая истину от измышлений и фальсификации. И, наконец, универсальность латыни и представляет, и питает единство всей Церкви.
По причине практической важности последних двух пунктов я хотел бы вдаться их в подробности и привести ряд примеров. Один хороший друг регулярно присылает мне "Deutsche Tagespost". Я всегда читаю предпоследнюю страницу, где редакция, что весьма похвально, публикует письма читателей, выражающие противоположные взгляды. В длинной череде таких писем обсуждались слова "pro multis" из латинского текста формулы консекрации и их перевод "за всех". Вновь и вновь на сцену выходила филология, часто делающаяся госпожой, а не служанкой богословия. Монсиньор Йоханнес Вагнер в своей книге "Liturgiereformerinnerungen" (1993) пишет, что первыми этот перевод ввели итальянцы, хотя сам он был бы сторонником буквального перевода - "за многих". К сожалению, я так и не столкнулся с аргументами первого порядка - с упоминанием о том, что этот вопрос имеет огромное богословское значение и очень важен с пастырской точки зрения; они, эти аргументы, содержатся в Римском Тридентском катехизисе. Здесь богословское различие между выражениями "за многих" и "за всех" подчеркивается совершенно явно: слова "pro omnibus" выражали бы, что спасение дано "всем". Однако, если задуматься о том, какой плод достается людям, оказывается, что пролитая Кровь Христова действенна не для всех, а лишь для "многих", а именно - для тех, кто извлекает из нее пользу. Поэтому верно говорить не обо "всех", поскольку речь идет лишь о плодах страданий Христа, достающихся лишь избранным. Здесь можно вспомнить то, что говорит апостол в Евр 9:28: что Христос принес Себя в жертву, чтобы подъять грехи "многих", и слова Самого Христа: "Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои" (Ин 17:9). В этих словах консекрации содержится множество тайн, которые пастыри должны раскрыть путем изучения и с помощью Божией*.
В латинском тексте нетрудно увидеть крайне важные пастырские и вероучительные истины, ненамеренно (или даже намеренно) скрываемые неточными переводами.
Второй, еще более значительный, источник пастырских проблем, связанных с отказом от латыни - и вновь возникший в противоречии с выраженными Собором пожеланиями - таков. Латынь играет роль вселенского языка, объединяющего Церковь в ее публичном богослужении, не уделяя привилегированного места ни одному языку разговорному. Сегодня, когда развитие учения о Церкви являет единство Народа Божия в общем Мистическом Теле Христа, что во всем остальном подчеркивает и реформа, это особенно важно. Вводя использование исключительно народных языков, реформа превращает единство Церкви в сонм мелких "церквушек", отделенных и изолированных друг от друга. Где же пастырская возможность для католика, оказавшегося на другом конце мира, найти понятную ему мессу, преодолеть расовые различия благодаря общему языку богослужения или даже - ведь мир становится все меньше! - просто молиться всем вместе, к чему прямо призывает Собор? Где пастырское удобство, позволяющее любому священнику исполнять высочайшее священническое предназначение - служить святую мессу - в любой точке земного шара, а особенно - в пору, когда священников так не хватает?
В конституции Собора нигде не говорится о введении трехгодичного лекционария. Сделав это, комиссия реформаторов совершила преступление против природы. Для всех желаемых изменений вполне хватило бы обычного календарного года. Комиссия "Concilium" могла бы придерживаться годового цикла, обогатив чтения сколь угодно широким выбором текстов, не нарушая естественного хода времени. Вместо этого старый порядок чтений был уничтожен, а на его месте появился новый, с огромными дорогими книгами, в которых нашлось место всему, чему угодно - не только из мира Церкви, но и - как часто случается - из профанного. Помимо того, что прихожанам трудно понимать тексты, требующие особого экзегезиса, появилась возможность - и ею широко пользуются - манипулировать отрывками так, чтобы ввести на место старых истин новые. Непопулярные у пастырей фрагменты - часто имеющие фундаментальное богословское и нравственное значение - были попросту удалены. Классический пример - текст 1 Кор 11:27-29: здесь, в рассказе об установлении Евхаристии, сознательно выпущено грозное увещевание о серьезных последствиях недостойного принятия Святых Даров. Даже на праздник Тела Христова оно не читается. Пастырская необходимость этих слов перед лицом массового причащения без исповеди и благоговения очевидна.
Пример просчетов в новых чтениях, прежде всего - в выборе начальных и конечных слов, приводится в записке Клауса Гамбера о том, как завершается чтение на первое воскресенье Великого Поста в цикле года A, говорящее о последствиях первородного греха: "И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги". На это народ, выполняя свою обязанность живого и деятельного участия, должен отвечать: "Благодарение Богу".
Далее: зачем вообще нужно было менять порядок церковных праздников? Где, как не здесь, нужна была осторожность, учитывая пастырскую заботу и внимание к тому, как люди привязаны к своим местным праздникам, разнобой в которых не мог не оказать крайне негативное влияние на народное благочестие? Об этом реформаторы, кажется, не беспокоились вообще, несмотря на статьи 9, 12, 13 и 37 конституции о священной литургии.
Необходимо также кратко остановиться на том, как воплощались в жизнь соборные правила о литургической музыке. Наши реформаторы явно не разделяли то огромное уважение к григорианскому пению, которое все больше питали светские слушатели и энтузиасты. Радикальное уничтожение, прежде всего - путем создания новых хоровых частей мессы, Introit, Gradual, Tract, Alleluia, оффертория, причастной песни (особенно - ее, общинной молитвы) и замена их значительно более длинными последованиями стало молчаливым смертным приговором для чудесных и разнообразных григорианских мелодий, исключая лишь самые простые из них - Kyrie, Gloria, Credo, Sanctus/Benedictus и Agnus Dei - и то лишь иногда. Соборные наставления хранить и беречь древнее римское литургическое пение потонули в настоящей эпидемии.
Такова же была судьба повсеместно любимого церковного инструмента - духового оргáна: его заменили множеством инструментов, составление списка и характеристики которых я оставлю вашему богатому личному опыту, заметив лишь, что в немалом числе случаев они проторили путь в церковную музыку совершенно дьявольским элементам.
Последнее, о чем хочется упомянуть, говоря о практических составляющих реформы - это о широте поля, предоставленного для всяческих нововведений. Широта эта присутствует и в латинском оригинале. Но среди различных национальных переводов чина мессы особенно выделяется немецкий, заходящий куда дальше. В нем практически отменяется строгий и абсолютный запрет, выраженный в ст. 22, §3, соборной конституции - а именно слова о том, что никто, даже священник, не может по своей собственной воле ничего добавить, опустить или изменить. Все более нарастающие нарушения всего хода мессы, нарушающие запрет Собора, вызывают заметные нестроения, столь успешно предотвращавшиеся старым латинским обрядом с его столь часто порицаемой "ригидностью". Новый гарант порядка служит, таким образом, беспорядку, и посему не следует удивляться, вновь и вновь обнаруживая, что в каждом приходе, кажется, действует свой собственный чин.
Отсюда - публичные, хотя и порой и сдержанные, негативные оценки реформы. Сам архиепископ Буньини с похвальной честностью рассказывает о них на стр. 108-121 своих мемуаров, но опровергнуть их не может. По воспоминаниям Буньини и монсиньра Вагнера становится очевидно, с какой неосторожностью комиссия "Concilium" проводила свою поспешную работу над реформой. Мало внимания она обращала, как видно, и на необходимость "богословских, исторических и пастырских" исследований, о которых Собор говорил как о непреложных условиях любых изменений. Например, полностью игнорировались возможности такого эксперта, как немецкий историк литургии монсиньор Гамбер. Необъяснимая спешка, с которой "ковалась" реформа и с которой она вменялась в качестве обязательной, заставила ряд влиятельных епископов, отнюдь не приверженных традиции, пересмотреть свои взгляды. Один монсиньор, в качестве секретаря сопровождавший кардинала Дюпфнера в Зальцбург, где принималась резолюция германоязычных епископов о введении нового чина мессы в их странах, сказал мне, что на обратном пути в Мюнхен кардинал был очень молчалив, а потом коротко выразил опасение, что со столь деликатным пастырским вопросом разделались слишком уж быстро.
Во избежание любых недоразумений я хотел бы подчеркнуть, что никогда не ставил под вопрос догматическую или юридическую действительность нового чина мессы - хотя в юридическом отношении, ввиду моей интенсивной совместной работы со специалистами по средневековому каноническому праву у меня не раз возникали серьезные сомнения. Все эти специалисты единогласно считают, что Папа может изменить все, что угодно, за исключением предписываемого Священным Писанием или касающегося прежде утвержденных вероучительных решений высшего уровня и status ecclesiae. Полной ясности по поводу этой концепции у меня нет. Подобная приверженность традиции в отношении предметов, оказывавших в ходе времени решающее влияние на Церковь, несомненно, принадлежит к тому прочному, неизменному status'у, над которым даже Папа не властен. Значение литургии для всего понимания Церкви и ее развитие, которое, как особо подчеркнул II Ватиканский Собор, не меняет ее природы, приводит к мысли о том, что и она должна принадлежать к status ecclesiae.
Следует, однако же, сказать, что прискорбные злоупотребления, являющиеся, прежде всего, последствием расхождения между соборной конституцией и новым чином мессы, не возникают, когда новую литургию служат с благоговением - как, например, всегда бывает, когда мессу отправляет Святой Отец. Однако для специалистов по древней литургии ясна огромная разница между corpus traditionum, живущим в старой мессе, и искусственными хитросплетениями нового чина - к очевидному преимуществу первого. Эту разницу, конечно же, замечают и пастыри, и ученые, и верные миряне; с ходом времени множество возражающих голосов все растет. Сам ныне правящий Понтифик в своем апостольском послании "Dominicae Cenae" от 24 февраля 1980 г., касающемся тайны Евхаристии и ее и почитания, заметил, что вопросы, затрагивающие литургию, и прежде всего - Евхаристию, никогда не должны становиться причиной разделения католиков и нарушения единства Церкви; она, писал Папа, есть воистину "таинство благочестия, символ единства и узы любви".
В апостольском послании на двадцать пятую годовщину принятия конституции о священной литургии, опубликованном 4 декабря 1988 г., воздав должное обновлению в русле традиции, Папа переходит к проблемам конкретного воплощения реформы в жизнь: он указывает не только на сложности и на позитивные результаты, но и, во всех подробностях, на неверные действия. Также он ясно говорит, что обязанностью Конгрегации богослужения и дисциплины таинств является защита основных принципов католической литургии, выраженных и изложенных в соборной конституции, и напоминание епископам и епископским конференциям об их ответственности.
Кардинал Ратцингер, ближайший к Папе защитник веры (и связанного с нею богослужения), не раз давал отзывы о послесоборной литургической реформе и подвергал ее богословские и пастырские проблемы исключительно глубокому и ясному, конструктивно-критическому анализу. Напомню лишь о его книге "Праздник веры" (1981), о предисловии к французскому переводу краткой, базисной книги Клауса Гамбера и, наконец, об упоминаниях в недавних его трудах - "Соль земли" и автобиографии "La mia vita", вышедших в 1997 г.
Среди германоязычных епископов тот из них, что отвечает за литургию в епископской конференции Австрии, заметил в 1995 г., что Собор желал произвести не революцию, а реформу, верную традиции. Вместо этого, продолжил он, получилось спонтанное, полное импровизаций богослужение, на котором лежит доля ответственности за уменьшение количества людей на мессах. Недавно примас Бельгии, кардинал Даниелс (Daneels), которого уж точно нельзя назвать косным и замшелым, подверг всю реформу резкой критике: по его словам, произошел разворот на 180 градусов - от послушания рубрикам до свободного манипулирования ими, вследствие чего служба и поклонение Богу превращаются в собрание "творческих личностей", в настоящий хэппенинг, в ходе которого человек пытается выставить себя главным - встать на место Сына Божия, Иисуса Христа, в чьем доме он лишь гость. Желание человека понять службу, говорит Даниелс, должно вести его не к субъективному творчеству, а к проникновению в тайны Божии. Литургию надо не объяснять, а переживать, как окно в незримый мир.
Спускаясь по ступеням иерархической лестницы народа Божия, мы находим даже среди самих членов комиссии "Concilium" человека, которого сам архиепископ Буньини назвал "настроенным критически": П. Л. Буйе (Bouyer), в последнее время тоже не молчавшего.
В Италии сенсацией стала резкая критическая книга известного писателя Тито Казини (Casini) с предисловием кардинала Баччи (Bacci) "Хитон разодранный", вышедшая в 1967 г. Постепенно растущие группы мирян, в которых было много высокопоставленных интеллектуалов, прежде всего в Европе и Северной Америке, преобразовывались в движения национального масштаба; на Европейском континенте и за его пределами их объединила международная организация "Una Voce" ("Единым гласом"). Проблемы реформы обсуждались также в журналах, среди которых можно выделить немецкий "Una Voce Korrespondenz". Подводя итоги, канадский журнал "Precious Blood Banner" в октябре 1995 г. писал, что становится все более и более ясно: радикализм послесоборных реформаторов стремился не к обновлению католической литургии "от корней", а к ее отрыву от традиционной почвы. Они не переработали Римский обряд, чего требовала конституция II Ватиканского Собора, а уничтожили его. Незадолго до своей смерти знаменитый приор Тэзе, Макс Турьян (Thurian), обратившийся в католичество из кальвинизма, изложил свои взгляды на реформу в длинной статье, озаглавленной "Литургия как созерцание тайны" и опубликованной в "L'Osservatore Romano" (27-28 мая 1996 г., стр. 9). После понятных похвал в адрес Собора и литургической комиссии, деятельность которых должна была принести самые чудесные плоды, он ясно пишет о том, что все современное богослужение часто превращается в диалог, не дающий места для молитвы, созерцания и тишины. Постоянное противостояние целебрантов и верных замыкает общину в ее собственных рамках. С другой стороны, правильная служба, где привилегированное место отводится алтарю, соответствует и обязанностям целебранта - обращать всех ко Господу и поклоняться Его присутствию, представленному в символах и реализованному в Таинстве. Это придает литургии тот созерцательный дух, без которого она превращается в уродливую дискуссию на религиозные темы, бесцельное общественное мероприятие и пустую болтовню.
Турьян делает церковным властям несколько предложений по случаю пересмотра "Принципов и норм использования "Missale Romanum" (и, очевидно, надеется на возможность того, что они будут приняты). Предложения эти явно свидетельствуют о его неудовлетворенности нынешними принципами. Под заглавием "Священник на службе литургии" он критикует нынешнюю ситуацию, затрагивая практически все то, что сказано и у нас.
В качестве отсылки к вопросам экуменизма я хотел бы дополнить свои мысли двумя свидетельствами об опыте общения с Восточными Церквами. В конце Собора представители Константинопольского Патриархата, бывшие на нем в качестве наблюдателей, в личных беседах говорили, что не понимают, зачем Римская Церковь настаивает на изменении литургии: по их словам, такого делать нельзя. Восточная Церковь, как они говорили, обязана сохранением своей веры верностью литургической традиции и здравому развитию литургии. Подобные высказывания я слышал и от представителей Московского Патриархата, наблюдавшими за деятельностью Ватиканской Исторической комиссии во время Международного конгресса историков, состоявшегося в Москве в 1970 г.
Еще два свидетельства - из мира людей простых, необразованных, лучше выражающих подлинное sensus fidei детей Божиих. Два мальчика-бойскаута, десяти и двенадцати лет, из Сьенской округи, каждую субботу бывающие на так называемой "тридентской мессе", которая служится с особого разрешения архиепископа Сьенского, отвечая на мой провокационный вопрос - какая месса их больше привлекает - сказали, что с тех пор, как они стали ходить на старую мессу, новая перестала им нравиться. Пожилой фермер из бедного края Молизе вдруг признался, что всегда ходит только на тридентскую мессу, в шесть часов утра, потому что изменение считает литургии считает изменением веры, а веру хотел бы сохранить.
Монсиньор Клаус Гамбер, выдающийся специалист, которого я уже упоминал выше, опубликовал сугубо научные оценки, прежде всего - сводку "Реформа Римской литургии: проблемы и подоплека". Официальная литература их в основном замалчивает, но недавно работы Гамбера вновь открыли благодаря их необычайной ясности и проницательности. Автор пришел к выводу, что сегодня мы стоим на развалинах двухтысячелетней традиции, и опасается, что в результате бессчетных варварских реформ от традиции осталось уже так мало, что возродить ее будет тяжело. Никто уже не смеет задаваться вопросом о том, откуда, после стольких разрушений, можно ожидать восстановления былого порядка.
Но не теряйте надежды. Мы видим, как это разрушение соотносится с указаниями Собора. Он говорит: не следует вводить каких-либо новшеств, если этого не требует подлинная и несомненная польза Церкви, но и тогда - лишь после тщательного богословского, исторического и пастырского исследования. Более того - любые изменения должны происходить таким образом, чтобы новые формы всегда органически вырастали из уже существующих. Картину того, так ли это, - но лишь ограниченную, - дают вам мои размышления. Однако же из них понятно, были ли в ходе реформы выполнены необходимые богословские и экклесиологические требования, а именно - упорядочивает ли литургия, и прежде всего - ее средоточие, святая месса - человеческое согласно божественному и подчиняет ли первое второму, зримое - незримому, деятельность - созерцанию и настоящее - грядущему; или же, напротив, божественное часто подчиняется в реформе человеческому, незримая тайна - зримому, созерцание - активному участию, вечность грядущая - земному и мирскому настоящему. Несомненно, тем не менее, что все более ясное видение нынешней ситуации усиливает надежду на возможное возрождение, которую кардинал Ратцингер видит в новом литургическом движении, восстанавливающем подлинное наследие Ватиканского Собора ("La mia vita", 1997, стр. 113).
Позвольте закончить утешительными словами. Правящий Понтифик, Иоанн Павел II, в своей выдающейся пастырской внимательности, выразил в обращении от 1980 г. свою озабоченность проблемами, вызванными в Католической Церкви изменением литургии, но не нашел отклика у епископов. Потому в 1984 г. он решил, конечно же не с легким сердцем, издать апостольский индульт для всех, кто чувствует приверженность старой литургии по названным мною причинам, и прежде всего - потому, что объем нововведений отнюдь не уменьшается, а, напротив, нарастает. Поскольку право даровать индульт он, естественно, передал епископам, но лишь при узко ограниченных условиях и по их собственному усмотрению, пастырская польза от этого была не слишком велика.
После того, как архиепископ Лефевр совершил недозволенные епископские хиротонии, Папа, несомненно - в намерении избежать дальнейшего раскола, издал 2 июля 1988 г. новое motu proprio, озаглавленное "Ecclesia Dei adflicta", в котором не только заверил членов Общества св. Пия X, желающих примириться с Церковью в рамках Общества св. Петра, в возможности сохранять верность древней литургической традиции, но и дал епископам очень щедрые привилегии, которые должны были послужить исполнению законных желаний верующих. Папа особо рекомендовал епископам подражать его великодушию по отношению к верным, приверженным твердым формам древней литургии и благочестия, и указал, что всех, имеющих такую приверженность, следует уважать. Его слова дают нам обоснованную уверенность в том, что Папа, в своих усилиях по восстановлению единства и мира, не свернет с пути, но продолжит следовать направлению, указанному в пунктах 5 и 6 motu proprio 1988 г., дабы установить законную гармонию между развитием, следующим времени, и традицией, покоящейся в вечности.
* В нормативном русском переводе нового чина мессы сохранено "за многих". - Прим. пер.